Кем только не был за свою длинную жизнь Виктор Шкловский: другом Маяковского и Горького, прообразом персонажа из романа Булгакова, революционером, контрреволюционером, биографом Льва Толстого и сценаристом советского (!) фильма «Проститутка», политэмигрантом и «возвращенцем», солдатом и писателем, одним из первых в мире теоретиков кино… Пройдя через горнило революций и войн, он уцелел в лихие двадцатые и страшные тридцатые, пронеся свой колоссальный опыт и несгибаемую иронию до самой Перестройки.
Виктор Шкловский родился 12 января 1893 года в Санкт-Петербурге. Помимо братьев, расстрелянных в 30-е у него была сестра, не пережившая революционного голода. Отец был профессором математики. Виктор учился в кадетском корпусе, частной гимназии, уже публикуя первую свою прозу, после чего поступил на историко-филологический факультет. С началом Первой мировой, подобно Николаю Гумилёву, о котором мы писали недавно, ушёл добровольцем на фронт. Вернувшись, в 1915 году Шкловский стал офицером-инструктором при дивизионе броневиков, что ещё сыграет немаловажную роль в его жизни.
В это же время он пишет теоретические работы о поэзии и искусстве (некоторые из них стали «программными» документами футуризма), изданные под названием «Сборники по теории поэтического языка», которым суждено будет стать классическими. Год спустя уже участвует в создании ОПОЯЗа, объединившего таких мэтров, как Владимир Маяковский, Юрий Тынянов, Осип Брик и проч. Движение это рассматривало искусство, как сумму художественных приёмов, применённых автором. Будучи впоследствии разгромленным в СССР, это движение оказало, тем не менее, заметное влияние на западных структуралистов в лице уже ставших легендарными Барта, Лакана и Бодрийяра.
Портрет Виктора Шкловского (1914) худ. Илья Репин
Вообще нужно сказать, что биография Шкловского состоит из сотен подобных «блестящих поражений». Победить, находясь в некоторой оппозиции к складывавшейся системе, было нельзя, но то, что он выходил из подобных стычек живым – уже является блестящим успехом. Из таких урывочных побед-поражений этот «универсальный человек» и скроил своё реноме. Почти в рифму одна из книг Шкловского называлась «Энергия заблуждения», название которой взято было из Толстого, писавшего: «…Все как будто готово для того, чтобы писать – исполнять свою земную обязанность, а недостает толчка веры в себя, в важность дела, недостает энергии заблуждения». Именно эта энергия проб и ошибок несла Шкловского по жизни. Подкрепляя это убеждение в себе и в окружающих, он замечал, что именно благодаря гениальной ошибке Колумб открыл Америку.
Шкловский горячо поддержал Февральскую революцию. Несмотря на то, что армейские власти, опасаясь волнений среди рабочих, вывели из строя броневики, революционно настроенный Виктор предложил взять недостающее с известных ему складов. Таким образом, часть машин была в боеготовности к началу событий. Шкловский упоминает, что его товарищ Маяковский принимал участие в революции, как автомобилист (во времена, когда самодвижущаяся техника была редка – вспомнить, что воевали тогда на тачанках, – автомобиль был практически оружием). После этого революционер был избран от своего броневого дивизиона представителем в Петроградский совет.
Виктор Шкловский (1919) худ. Ю. Анненков
К этому времени последнее русское наступление на фронтах Первой мировой остановилось. Части отказывались воевать, не подчинялись приказам и массово дезертировали. В такое непростое время Шкловский был отправлен комиссаром Временного правительства на фронт. В один из дней он поднял солдат, отказывающихся наступать, и воодушевил личным примером. За это и поплатился. «Я приехал в армию, под Станиславом, ну, был немецкий прорыв. Я сказал, что надо идти. Мне сказали: "Иди сам". Ну, я пошел сам. Мне пробили живот. Полк пришел за мной».
Немного поправившись, Шкловский был награждён лично генералом Корниловым и вскоре отправлен на более «спокойное» местечко – в Персию, где стояли русские войска, а именно – Кавказский кавалерийский корпус. Ему была поставлена задача вернуть и без того бунтующих солдат домой. В далёком пути помощи не приходилось ждать ни от кого, снабжения не было. Шкловский как мог предотвращал погромы и бунты, пытался успокоить лояльные местные силы и договориться с недружественными. В воспоминаниях Шкловского голодающий и замерзающий Петроград выглядит куда более «жизнерадостным» местом, чем выжженные персидские земли. «Потом я уехал в Персию, видал оккупационные наши войска в Персии, видал каторжников, которыми пополнили армию, в количестве семи тысяч человек, видал погромы курдов, видал, как курды отрезали гениталии у наших солдат и клали им в рот. Потом видал отступление нашей армии в Персии, бои под Хасавюртом…».
В.Шкловский. Шарж Н.Радлова
Вернувшись в Петроград, Шкловский устраивается на работу. Растерзанная Гражданской войной страна оставляет столицу без хлеба и вчерашняя творческая элита начинает голодать. Писатели уровня Блока продают свои библиотеки. Мебель из дорогих гарнитуров отправляется в топки – замерзающий город нуждается в дровах не меньше, чем в еде. Совсем не так легкомысленно, как у Ильфа с Петровым, не так ли? Перезимовав, Шкловский принимает участие в антибольшевистском заговоре, организованном эсерами. После разоблачения приготовлений, горе-заговорщик бежит в Саратов, где скрывается в доме умалишённых. Местный врач сказал Шкловскому: «Только никого не изображайте, ведите себя, как всегда. Этого достаточно…».
Имея к большевикам однозначно негативное настроение, Шкловский, как настоящий писатель, мемуарист, антрополог, в конце концов, тем не менее даёт один из самых необычайных, лишённых пафоса, портретов Ленина: «Выступал Ленин с машины "Уайт", с опущенными бортами. Когда с него снимали пальто, то по ошибке сняли пиджак вместе с пальто, и я увидал его в жилете, увидал, что он меньше меня ростом, гораздо меня шире в груди, а у меня в груди было 120, что у него очень толстые ноги и мышцы, идущие от плеча, подходят к шее около уха, что он сложен, как пловец и маленький гиревик. Это очень сильный человек, хорошо владеющий не только толпой, но собой. Он ходил по маленькому грузовику со спущенными бортами, не думая о том, что он может упасть, говоря с чрезвычайной ясностью…».
Андрей Платонов (второй слева, прислонившийся к самолету) и Виктор Шкловский (справа, сидит на крыле аэроплана)
Из Самары герой перебирается в Киев, где поступает на службу в бронедивизион, после чего предпринимает попытку свергнуть тогдашнего правителя Украины – гетмана Скоропадского. В романе «Белая гвардия» и пьесе «Дни Турбиных» Михаил Афанасьевич Булгаков вывел его под именем Шполянский. Не зря бытовало мнение о том, что революционер – это профессия. Именно так обыденно и говорит об этом Шкловский: «…дело в том, что революция не совершается при хороших декорациях. Она совершается там, где она подвернулась. Она может совершиться в проходном дворе. А потом придают ей декор».
Попытка вновь оказалась неудачной и Шкловский решил примерить на себя ни много ни мало роль контрабандиста. При попытке перевезти в Москву крупную сумму денег, переодевшись пленным солдатом, Виктор спрыгнул с поезда, после того как его опознал агент ЧК. Тайком добравшись в столицу, «злоумышленник» попросил поддержки у Горького, который, часто находясь в некоторой оппозиции к советскому правительству, отстоял не одного «диссидента». Горький обратился к Свердлову и тот, под обязательство Шкловского не принимать участие в политической деятельности, закрыл дело.
От политической активности кипучий этот человек и вправду воздержался, но это не помешало Шкловскому стать участником одной из последних дуэлей в СССР. Весной 1920 года он стреляется с неизвестным из-за Надежды Филипповны Фридлянд (актрисы и поэтессы из учениц всё того же Гумилёва – как тесен Петроград!). По словам самого Шкловского, он прострелил сопернику лежащие в кармане документы – тот, как и положено дуэлянту, стоял боком. Противник же «совсем не попал».
На узбекской земле (1936)
Когда выходил наш недавний биографический материал о яркой и также не лишённой приключений, солдатских будней и творчества жизни Гумилёва, в нём был оставлен знак вопроса над тем, реальную ли подоплёку имели под собой обвинения в заговоре в сторону Николая Степановича. Рассказанные же Шкловским в личной беседе под магнитофонную запись в 1968 году факты, когда фигуранты были мертвы, а заинтересованных сторон не было вовсе, если не проливают свет на эту тайну, то являют собой крайне любопытное свидетельство.
«Он (Гумилёв) ко мне пришёл раз и сказал: "Можете ли вы мне дать какие-нибудь контрреволюционные адреса?" Я ему сказал: "Знаете что, вы купец, вы гвардейский офицер. Если вы куда-нибудь подойдете, вас убьют первым. Не вмешивайтесь в эти дела"... Я считаю, что, во всяком случае, у него такого… ярко выраженного настроения не было, контрреволюционного. Он и не понимал, что происходит». Дальше – больше. Он приводит со слов Горького (что подтверждает и Замятин) историю о том, что Ленин по просьбе Алексея Максимовича дал телеграмму отложить расстрел, но местные власти тут же скоропалительно привели в исполнение приговор. Эта история не будет казаться удивительной, если вспомнить очень схожие приметы расстрела венценосной семьи. До жёсткой, дрожащей от страха и потому исполнительной сталинской вертикали было ещё далеко… Впрочем, устный источник – вещь труднопроверяемая и на каждый такой найдётся не один противоположный…
Проводы В.Маяковского за границу. Москва. (1924) Фотография А.М.Родченко. ГЛМ. Стоят слева направо: А.Родченко, В.Маяковский, А.Лавинский, М.Кольцов, Л.Гринкруг. Сидят слева направо: А.Левин, М.Левидов, Н.Асеев, В.Шкловский, Б.Малкин
Поэтому вернёмся к перипетиям писательской судьбы. Не совсем понятно, какие именно отношения связывали нашего сорвиголову и подопечную Гумилёва Фридлянд, ведь буквально вслед за этим Шкловский бросает всё и едет искать жену, которая, спасаясь от голода, бежала на территорию Украины, где вовсю шла Гражданская война. Он попадает на сторону белых, возвращается назад и сражается уже на стороне Красной Армии. Здесь можно вспомнить ещё одну встречу, описанную Шкловским. «Встретился с Диденцем, полковником тоже… Он набирал людей для деникинской армии. Я говорю: "Вы думаете, что вы победите?" Он мне ответил: "Я русский человек. Мои герои – это Буслаев, протопоп Аввакум и Ленин. Я его (Ленина) хорошо представляю. Я все понимаю, что он хочет, но я дворянин, полковник, я с ним буду драться, и он, конечно, меня победит. Но я тоже русский человек, и я буду с ним драться", – то есть для него Ленин был старшим человеком, старшим человеком мира и выразителем внутреннего характера России».
К этому моменту вы могли уже заметить волнообразность взрывной активности Шкловского, когда за очередной вспышкой лихачества наступает короткий момент передышки. Вернувшись, он и вправду устроился, получив чин профессора, в Институт истории искусств. Может быть, профессор Шкловский остепенился бы и раньше, продолжая активно печататься в искусствоведческих журналах и издавать мемуары (к тому времени уже вышла «Революция и фронт»), участвовать в литературных сообществах (в созданные учениками писателя и Евгения Замятина «Серапионовы братья» входили Каверин, Зощенко, Вс. Иванов и другие), если бы не начались в 1922 году облавы на представителей эсеров.
Виктор Шкловский (нижний ряд, второй справа) в санатории Наркомата тяжёлой промышленности (1939)
Опасаясь расправы, Шкловский бежит в Финляндию, точнее – уходит пешком через границу, по замёрзшему Финскому заливу. Его жена в это время, будучи арестованной, находится, по сути, в заложниках. Если верить словам писателя из очередного письма Горькому, то её смогли выкупить за залог или проще – взятку «в 200 рублей золотом», собранных как раз «Серапионовыми братьями». Из Финляндии беглец перебрался в Берлин, где жил до 1923 года. В этой временной эмиграции Шкловский пишет ёмкие заметки в двух частях, которые будут объединены под названием «Сентиментальное путешествие». Это удивительный живой документ, в коротких сценках точно передающий дух времени, переносящий читателя изящно не только во времени и в пространстве: от февральской революции до фронта Первой мировой, от Персии до Херсона.
Для 20-х годов возвращение эмигрантов в Россию было ещё делом обычным. Многие так и не смогли привыкнуть к чужбине, но далеко не все сумели пережить чистки 30-х. Но Шкловский был либо отмечен счастливой звездой, либо обладал звериным чутьём, а, скорее всего, совмещал в себе первое и второе. Вернувшись, вчерашний баламут с головой бросился в культурную столичную жизнь, до «закручивания гаек» ещё кипевшую изо всех сил, оставив о ней не менее яркие воспоминания. Эта бережливость в отношении памяти, в прижизненной фиксации именитых и близких писателю типажей лучше всего объясняется его же фразой: «Лучше переоценить человека, чем недооценить, потому что мы все ведем огромный свой банковский счет среди мира, который не целиком нас признал».
Так сказал Шкловский после размышлений о Маяковском, которому в те далёкие годы посвятил книгу. Нежное, трепетное, уважительное отношение к Владимиру Владимировичу основывается в том числе и на подобном эпизоде: «…когда я вернулся, то я каждому говорил, что я разъехался со своей женой, и Маяковский ее разыскал. И мы встретились с ней… Он взял мотоцикл, нашел нас обоих и свез нас на Водопьяный переулок, чтоб мы не разошлись».
Кроме биографических и мемуарных книг о своём близком товарище Маяковском, Шкловский пишет критические заметки о литературе, художественную прозу и сценарии. Нужно заметить, что наш герой был одним из первых в мире людей, кого можно было бы назвать теоретиками кино. Он говорил: «Когда появлялась фотография, то большой писатель Бальзак не снимался. Ему казалось, что всякая фотография снимает с человека покров. Ну, он не снимался. А фотография продолжала существовать… Ее презирали. Потом появилось кино. Кино не очень уважали… Потом оказывается, что такой нелюбящий сказать не запечатленное слово, как Ленин, сказал, что главное искусство для нас сейчас кино. Вот для нас главное искусство кино среди других искусств».
Шкловский в роли сценариста принял участие в создании 35 (!) фильмов, львиная доля которых пришлась на 20-е годы (хотя его сценарии оставались востребованными и в 50-70-е и даже позже). Наверняка известно как минимум об одной сыгранной им роли (Петрашевский в экранизации Достоевского «Мёртвый дом»). Помимо прочего, впоследствии Шкловский напишет и творческую биографию Сергея Эйзенштейна – одну из известнейших своих работ, отмеченную Государственной премией СССР.
Кадр из фильма «Мертвый дом» (1932)
В 1932 году писатель отправляется на Беломорканал, что производит на него тяжёлое впечатление, хотя он всё-таки напишет несколько духоподъёмных строк для агитационного сборника. Можно назвать Шкловского и конформистом, но он, талантливый на сочинение афоризмов и просто лаконично-острых метафор, говорил: «Человек уступает автобусу дорогу не из уважения…». Впоследствии Шкловский рассказывал, что однажды ответил на заданный тамошним чекистом вопрос «Как вы себя здесь чувствуете?» – «Как живая чёрно-бурая лиса в меховом магазине». Доподлинно неизвестно происходил ли этот диалог на самом деле, но писатель говорил в ответ на подобные сомнения, что мало врёт, но много выдумывает. Почему бы и нет? В конце концов Шкловский и вправду похож на хитрую сказочную лисицу. Он пережил подавляющее количество писателей, работавших с ним тогда, не говоря о чекистах, даже высокопоставленных, массово канувших в горниле «большой чистки».
Перетерпев период репрессий за литературной деятельностью, Шкловский посвящает ей оставшуюся жизнь. В серии ЖЗЛ выходит внушительный том о жизни и творчестве Льва Толстого, который хоть и вызывает полемику (как сама личность Льва Николаевича), но является одним из наиболее масштабных исследований биографии великого русского писателя. В 70-е Шкловский издаёт трёхтомник избранного, гонорар за который даёт ему «два года жизни» и возможность написать новую книгу. Многие ранние работы, которые прежде публиковались в не слишком демократичные 30-е в сборник не вошли по цензурным причинам. Лакуна эта начала восполняться издателями лишь в 21 веке.
Именно благодаря переизданию работ, публикации непечатных интервью мы можем узнать множество удивительных подробностей из жизни тогдашней интеллектуальной верхушке, вроде истории о Гумилёве или портрете Ленина. Шкловский рассказал гораздо меньше, чем знал, бесспорно, но и того более чем достаточно. Он рассказывает о плачущем Маяковском и «дуре» Брик. О несостоявшейся дуэли между Хлебниковым и Мандельштамом из-за намёков первого о еврейском происхождении второго и связи его с делом Бейлиса – ритуальным убийством, описанным в «Протоколах сионских мудрецов». О звонке Сталина Пастернаку после ареста того же Мандельштама, когда Пастернак фактически отказался поддержать друга и назван был генсеком «великими фальсификатором». О том, что стреляться для писателей было делом обычным («даже Горький стрелялся дважды») и о том, что все футуристы были немножко сумасшедшие. Если научиться лавировать в этом потоке и отбрасывать редкие плевелы, сколько удивительного можно узнать и понять!
Серафима Суок (вторая жена) и Виктор Шкловский
Наследие Шкловского огромно и разнообразно. Оно не ограничивается одними мемуарами и узкоспециальными работами по кино и теории литературы. Интервью, ушедшие «в народ» афоризмы и присказки (известнейший пример – «по гамбургскому счёту»), жизнь на страницах чужих мемуаров и даже книг; помимо Булгакова, фигурой Шкловского вдохновлялись Платонов, Каверин, Вс. Иванов и др. В 60-е теоретическими разработками Шкловского заинтересовались на Западе. Как и оператор-экспериментатор Дзига Вертов, он исследовал то, что вообще не считалось объектом исследования.
Шкловский рассказывал, что однажды в порыве страсти раскрошил кулаком угол изразцовой печи. Когда ему возразили, что дело в плохом печнике, авантюрист произнёс фразу, которая максимально точно характеризует его жизненный подход: «Вот если вы ударите этот стол, не думая о руке, то, вероятно, его можно сломать. А если вы подумаете о руке, вы его никогда не сломаете. Вы разобьете руку». Именно об этом столе, кажется, и думал всегда Шкловский, а этим столом была его жизнь, сквозь которую он пролетел, как нож сквозь масло. Но нам, наследникам канувшего мира, интересна и важна не столько огромная витальность – тогдашнее поколение прошло суровый отбор, – а блестящий ум и крепкая память этого «универсального человека», которые позволили ему создать пусть не идеально выверенный и многогранный, но искренний памятник величественной и страшной эпохе.
Смотрите также:
- Как выглядел список дел Леонардо да Винчи
- Юрий Кнорозов – эксцентричный советский Шампольон
- Малоизвестный Гумилёв: кавалерист, путешественник, дуэлянт
- 20 правил рыцаря из классического руководства от 1483 года
- «Есть вещи важнее, чем счастье». Правила жизни и полароидные фотографии Андрея Тарковского