Философия иррационализма: как Ницше, Шопенгауэр и Кьеркегор создали современную психотерапию

Философия иррационализма: как Ницше, Шопенгауэр и Кьеркегор создали современную психотерапию

Ницше как предтеча гештальт-терапии, Шопенгауэр-психоаналитик, Кьеркегор — пионер гуманистической психологии: врач-психотерапевт Максим Чекмарёв о том, как кризис рационализма привел к появлению философии иррационализма, почему иррационалисты обратились к анализу внутреннего мира человека и вопросу о личном бытии, как их идеи и размышления стали фундаментом развития психотерапии и какие пути выхода из страдания и отчаяния, на которое обречен человек, они предлагали.

Узнав, что я пишу книгу о Шопенгауре, Кьеркегоре и Ницше, один мой знакомый спросил: «Максим, зачем тебе эти мрачные иррационалисты? Ты же психотерапевт». На такие вопросы я обычно отвечаю, что психотерапия как наука и искусство, особенно гуманистическая психотерапия, появилась благодаря тому, что в XIX веке случился кризис рационализма, который развернулся не на просторах политики и экономики, там ещё пока не очень многое предвещало грядущую бурю. Этот кризис случился в душе человека, пытающегося быть индивидуальностью, что заставило, наконец, посмотреть во внутренний мир вместо внешнего.

Итак, Европа вошла в XIX век под знамёнами диалектики Гегеля. Она несла в себе вожделенное желание прогресса, убеждённость, что завтра будет счастливее, чем вчера, что человек силой разума может добиться успеха. Однако гегелевская Абсолютная Идея, если вдуматься – бездушна, а его философия – это попытка сделать христианство, в центре которого находятся личные отношения с Богом, учением светским и рациональным. Получается, что сложившаяся философия модерна оказалась способна примерно ответить на вопрос «Зачем мы?», но потерялась в ответе на вопрос «Зачем я?». Она оказалась слишком объективной, чтобы быть внимательной к субъективному.

Есть легенда о том, что Сёрен Кьеркегор сидел в кофейне и курил сигарету, размышляя о собственном призвании. Он думал, что любой человек, обладающий значительным умом, стремится сделать жизнь людей проще. Не чувствуя в себе таланта, Кьеркегор решил, что пойдёт иным путём – усложнит жизнь, причём самую большую сложность он видел в личном бытии каждого из нас. В России примерно в это же время схожую мысль высказал митрополит Филарет (Дроздов), ответив на средневековый вопрос — «Может ли всемогущий Бог создать камень, который сам не сможет поднять?» — очень коротко: «Он уже создал такой камень. Это человек». Что есть я? Как я переживаю сам факт своего существования? Как мир складывается в моё представление? Эти вопросы выходят за рамки рационального, они требуют прочувствовать их. Собственно, это вопросы, которые становятся предметом любой психологической теории.

Впрочем, иррационалисты XIX века идут дальше. Они пытаются честно посмотреть на процесс жизни.

Артур Шопенгауэр говорит об индивидуальном бытии как о страдании. Человека влечёт мировая воля, она разжигает алчность жизни и вбрасывает его в клубок противоречий с людьми и миром. Он перестаёт чувствовать свою связь с глубинным течением бытия, теряет покой и стремится заткнуть дыру в душе всем, чем придётся.

Сёрен Кьеркегор предостерегает нас о том, что рост человека происходит через отчаяние. Любой стиль жизни сталкивается с пониманием невозможности удовлетворить свои потребности, действуя во внешнем мире. Если же вы отказываетесь от роста, консервируя себя в сознании обывателя, то вы будто и не жили. Нет полноты, нет счастья.

Фридрих Ницше в «Рождении трагедии из духа музыки» вспоминает греческий миф. Царь и его спутники долгое время преследуют Силена – спутника Диониса, чтобы задать ему главный вопрос в своей жизни. Наконец, они настигают его и спрашивают: «Что достойнее всего делать смертному?». Силен с тоской отвечает: «Лучше ему вовсе не рождаться».

Каждый из них созвучен первой благородной истине Будды: «Страдание существует». Но точно так же, как Будда, они не останавливаются на констатации страдания, но предлагают путь. Каждый из философов говорит о собственном видении пути спасения, который обращён именно к единичному человеку. Это новаторская для истории философии идея, которая до этого была проявлена только в религиозной мысли, да и то на первых этапах становления религиозного сознания, потом же она терялась в институционализированной религии с её коллективизмом. В сущности, традиция исповеди и практики созерцания, хранящиеся в религиозном опыте Запада и Востока, а также иррационалистическая философия – это тот фундамент, на котором выросло здание практической психологии.

Теперь же вернёмся к идеям спасения. Они оказываются очень непохожими, однако, дополняющими друг друга. Шопенгауэр, следуя за философией Востока и западной аскетикой, говорит, что причиной страдания, с одной стороны, является постоянная алчба, подпитываемая волей, разлитой в действительной Вселенной, а с другой стороны – замкнутость человека на самом себе. Познавая себя, наблюдая за движениями воли, человек способен силой разума угасить её и распутать клубок противоречий. После этого он теряет границы «я» и переходит в состояние бесстрастности, отсутствия привязанности, когда снимается противоречие между субъектом и объектом. Первая часть метода Шопенгауэра заставила психотерапевта Ирвина Ялома воскликнуть, что, в сущности, мы имеем сложившуюся методологию психоаналитического метода. Фрейд отрицал заимствования у Шопенгауэра, чему сложно поверить.

Ницше идёт другим путём. Он так же, как и Шопенгауэр обращает внимание на волю, но не считает её противником, по крайней мере, когда она обуздана. Знаменитое «Бог умер» — это не постулирование радикального атеизма, тот же безумец из «Весёлой науки» предлагает самим людям обожиться. Он обвиняет окружающих, что они, убив Бога, трусливо удалились, вместо того, чтобы занять его место. Ранний и поздний Ницше – это философ с разной ценностной базой, но в оба периода своего творчества он утверждает, что, несмотря на наполненность жизни страданиями, каждый имеет возможность превратить свою жизнь в художественное произведение, стать равным героям древнегреческих трагедий. Он говорит о единстве аполлонического и дионисийского, языком психологии левополушарного и правополушарного, о способности погрузиться в чувства и использовать их энергию в настоящем моменте. Равный по темпераменту Ницше создатель гештальт-терапии Фриц Перлз будет говорить примерно о том же, обращаясь к восточной категории просветления.

Кьеркегор указывает на стадийность духовного роста, который неизбежно проходит через кризисы. На пути от обывателя к эстетическому типу, замкнутому на себе, этическому типу, замкнутому на социуме, религиозному типу, открывающему Бога в глубинах собственного сердца, нас ждут периоды отчаяния, когда старые ценности рушатся, и мы понимаем, что нет никакого смысла, который был бы дан нам извне. Как писал Франкл, смысл нельзя найти, но его можно создать. Кьеркегор предлагает услышать смысл в глубине души в момент радикального отчаяния, когда каждый из нас может стать рыцарем веры, подобно Аврааму, доверившись Богу. Боль – это то, чего невозможно избежать, так как каждый из нас поражён первородным грехом незнания собственной природы. Учение Кьеркегора в какой-то степени интегрирует идеи Шопенгауэра и Ницше. Вначале мы обретаем границы, проходим социализацию, обретаем индивидуальность, осознаём волю в себе, действуем экспансивно, а потом понимаем, что всё, к чему мы стремились – это иллюзия, ловушка ума, представление и угашаем волю. Капитуляция перед бытием открывает нам Бога, который одновременно и имманентен, и трансцендентен. Возникает внутреннее единство, раскрывается способность к принятию, человек становится тем, кого бы Маслоу назвал самоактуализирующейся личностью.

В зените эпохи модерна, когда физики думали, что вот-вот откроют все тайны природы, когда Киплинг писал о чести нести «бремя белых», когда Маркс и Энгельс, трансформировав диалектику Гегеля, предрекли наступление коммунистического «Царства Божьего» на земле руками самих людей, на идеи иррационалистов никто не обратил серьёзного внимания. Они казались чудаками, лжепророками, пытавшимися дискредитировать прогресс. Но катастрофы XX века заставили признать их правоту, реставрировать, как писал Хайдеггер, вопрос о бытии, особенно о личном бытии. Нам всем понадобилось понять, зачем стоит жить. Вот здесь и появляется психотерапия, в которой специалист предлагает стать клиенту спутником, тем, кто поможет без страха и честно смотреть в глубины собственной души. Возникает особое таинство помощи, правила которого иррациональны потому, что они человечны.

Источник: Monocler.

Смотрите также:

Телеграм