Если заговорить о документальной фотографии, то многие сразу представят себе строго реалистичные изображения, намертво привязанные к полю координат между шкалами места и времени. Немаловажно также, что такие снимки имеют свойство трактоваться исключительно однозначно. Сёмэй Томацу сумел в своих работах, основанных на самых что ни на есть укоренённых в реальности событиях, создать сложные, многослойные образы, которые, будучи связаны неотрывно с объектом исследования, тем не менее открывают внутри себя новые измерения. В его работах страшное не упрощается до состояния хоррорного скримера, наваливаясь на зрителя постепенно, исподволь. Причём страшное Томацу находит не только в последствиях атомной бомбардировки Японии, но и в добродушной улыбке американского солдата, протягивающего ребёнку жвачку или плитку шоколада.
Уже из вышесказанного можно понять, что творчество Сёмэя Томацу было неразрывно связано с историей послевоенной Японии, которая претерпевала колоссальные изменения. Родившийся в 1930-м году, Сёмэй юношей стал свидетелем поражению своей родины во Второй мировой войне, атомной бомбардировке Хиросимы и Нагасаки, а также последовавшей за этим американской оккупации. Официально она проводилась в период с 1945-го по 1952-й годы, но де-факто длилась гораздо дольше, а черты её отчасти сохраняются и по сей день.
Японское общество, для которого бесчестие было едва ли не главным позором, какой может выпасть на долю человека, низринулось в самую пучину бесчестия. По крайней мере таковым казалось новое положение заложника многим японцам. Поначалу американские власти отменили прежнюю цензуру, но лишь затем, чтобы ввести собственную. Прежде запрещённое европейское видение искусства теперь не только не запрещалось, но всячески поощрялось. Столкновение патриархального японского быта с западными квазидемократическими веяниями породило в японском обществе этакое раздвоение личности. С одной стороны, традиционное японское искусство стало известно на западе, с другой – все новые его послевоенные ростки были в разной степени вестернезированными.
Безусловно, фотография сама по себе не была традиционным японским искусством и вышеназванные процессы обозначились уже в конце 19-го века, но теперь перемены несли характер стихийного бедствия. Именно этому и посвящена едва ли не самая длинная серия снимков Сёмэя Томацу «Жевательная резинка и шоколад». Мастер приступил к созданию цикла в 1958-м году, а закончил лишь к 1980-му. Название серии было по-японски двусмысленным, оно говорило о сладостях, которые американские солдаты вручали местным детям. При этом, Томацу подчёркивал, что эти подачки были «сладкими и вызывающими привыкание, но в конечном итоге лишёнными питательной ценности», что весьма красноречиво передаёт его личное отношение к этому явлению.
«Казалось, будто Америка просочилась через щели в проволочных заборах, окружающих базы, и со временем залила всю страну», – добавлял фотограф. Он снимал это тихое вторжение: от моряков и солдат с военных баз до надписей «Пепси» на стенах. Порой, будто нарочно, Томацу сталкивал в одном кадре современно одетых европейцев и японцев в традиционных костюмах. Цикл «Жевательная резинка и шоколад», строго говоря, нельзя считать исключительно документальным, ведь он тесно соприкасается с весьма меткой уличной фотографией.
Не менее самобытным оказался подход Томацу к другому своему проекту, посвящённому последствиям бомбардировки города Нагасаки. Цикл изображений пострадавших в ядерном холокосте людей и предметов быта пронизан удивительной деликатностью, почти нежностью в первом случае и образностью, многозначительностью во втором. На снимках Томацу люди с келоидными рубцами на лицах и других частях тела сохраняют дистанцию по отношению к зрителю; порой все черты и приметы кроме самих шрамов скрывает тень. При этом зритель неизбежно понимает, что самое сокровенное и интимное уже продемонстрировано.
Предметы же и вовсе изъяты из привычного антуража, напоминая в первую очередь арт-инсталляции, ценные не сами по себе, но причастностью событию, являя собой звенья одной цепи. Таковы, например, часы, которые остановились ровно в 11:02 9-го августа 1945-го; маленький повреждённый циферблат без ремешка на нейтральном фоне. Такова искорёженная взрывом бутылка, потерявшая форму настолько, что скорее напоминает тушу мяса, подвешенную на бойне. Такова статуя ангела, которую взрыв лишил светлого лика. Подобные яркие и эмоциональные образы говорят громче любых шрамов.
Другие японские фотографы, принадлежащие тому же поколению, также пытались осмыслить травматичный опыт. Среди них был другой выдающийся мастер – Эйко Хосоэ, в союзе с которым Томацу создаст творческое объединение «VIVO», определившее направление развития японской фотографии. Но смелость в сочетании с деликатностью и последовательностью выделяют фигуру Сёмэя Томацу даже на фоне выдающихся современников.
