Бедные-несчастные: история о «пустых людях» и «символах трансформации»

«Бедные-несчастные» / Poor Things, (фильм 2023, рецензия, трейлер), режиссёр Йоргос Лантимос

Последний фильм Лантимоса – это не только смелая трансформация мотива Франкенштейна или феминистского манифеста: это также мрачный диагноз современности и борьба с ее мифами.

Сами нюансы впечатляющей картины «Бедные-несчастные» позволяют предположить, что события, представленные зрителю, хотя и происходят в XIX веке, представляют собой альтернативное видение ускоренной и в то же время слегка искаженной современности. Над Лиссабоном кружат подвесные трамваи, а по Лондону движется паровая повозка, замаскированная под карету. Она принадлежит Годвину (Уиллем Дефо), эксцентричному, сильно потрёпанному жизнью – и в то же время гениальному – хирургу, который находится в авангарде этой причудливой модернизации. Мы быстро узнаем о плодах его смелых межвидовых экспериментов: по резиденции бродят гибриды гуся и собаки, и курицы-свиньи. Вскоре мы узнаем, что женщина, которая неловко блуждает между ними, Белла Бакстер (Эмма Стоун), является плодом самого смелого проекта, восходящего к своего рода трансгуманизму.

Годвин спас Беллу, имплантировав ей мозг ребенка, которого она вынашивала во время попытки самоубийства. Это можно рассматривать не только как шанс подарить вторую жизнь прекрасному животному, но и как плод мечты об изобретении человеческой природы, соответствующей новым временам. Необузданная Белла перекликается с мысленным экспериментом Руссо, выраженным на заре современности – тоской по фигуре «благородного дикаря». Возможно, этот персонаж даже восходит к одному из архетипов, проанализированных Карлом Юнгом в «Символах трансформации»: Белла, воплощенная в жизнь, является в каком-то смысле совершенной личностью, самодостаточной, «божественным ребенком». Однако героиня быстро избежит роли «tabula rasa» (чистая доска), беспомощной материи в руках ее создателя: новое существо оказывается наделено особым наследством – буйной похотью, проницательным интеллектом и ограниченным сопереживанием – свойствами, которые позволят ей прекрасно адаптироваться к новым временам и стать в каком-то смысле их идеальным, отточенным отражением. На примере своей истории Лантимос рассмотрит несколько основополагающих мифов современности: вера в силу разума, освобождение тела от оков морали и борьба с авторитарным отцом. Разрушение этих мифов в конечном итоге приводит к горькому выводу: освобождение легко превращается в свою противоположность.

Триумф инструментального разума

Современность, представленная Лантимосом, – это, прежде всего, мир триумфа науки и инструментального разума, этика которых не подвергается сомнению. Как и в других фильмах Лантимоса, персонажи не замечают абсурдности принятой ими за норму жестокости – ее легко принимает и Макс (Рами Юссеф), которого Годвин приглашает помочь в наблюдении за Беллой. Во имя чистоты эксперимента он был радикально изолирован от мира (этика Годвина и здесь остается неоднозначной: он заботится о благе науки, а не о благе самого испытуемого). Вскоре становятся понятны и более глубокие намерения, стоящие за введением нового партнера в эксперимент – цель состоит в том, чтобы удержать стремительно развивающуюся Беллу в качестве узницы дома: обеспечение её мужчиной должно быть гарантией этого, так же, как и обеспечение сексуальным партнёром героя «Клыка».

Однако именно этот неудержимый эротизм окажется основой надежды на освобождение Беллы из золотой клетки – и в то же время попадание в новую ловушку. В искусственном раю появляется змея и искушает ее – Дункан (Марк Руффало) решает похитить ее для сексуальной утех, на что она охотно соглашается во имя получения эротических переживаний перед тем, как выйти замуж за Макса. Плод торжества научного разума оказывается неуправляемым.

Эротика свободы

Таким образом Белла совершает «прыжок в царство свободы»: она попадает в мир секса, к которому относится без всяких условий; ее ненасытность и свобода постепенно пожирают мужскую гордость Дункана как лучшего (по его собственному мнению) любовника в мире. Каждое его указание будет иметь неприятные последствия – гениальная Белла нарушает викторианские условности не только за столом. Одна из самых феноменальных сцен в фильме – безудержный танец Беллы, за которым едва успевает ее возлюбленный, пытаясь придать ему некое подобие приличия (отвлекаемый страхом перед конкурентами, которые начинают кружить вокруг нее). Чем более непокорной она оказывается, тем больше ее желает Дункан – хотя вначале он заявлял, что не ищет исключительности, он запирает ее в багажнике и везет на корабль, направляющийся в Грецию. Он сам еще не осознает, что благодаря сексуальному вампиру попадет, как Ренфилд, слуга Дракулы, в сумасшедший дом.

Пробужденная телесность Беллы оказывается движущей силой ее раскрепощения – но она не определяет полностью её характер. Её отличает ослепительно проницательный и холодный ум, постоянно экспериментирующий с реальностью только для того, чтобы эффективно манипулировать ею. Белла – истинная «дочь» своего создателя – совершенно рациональное эго, которое, кажется, нуждается в других только как в инструментах для выживания. Ее решения подчинены исключительно смеси исследовательского любопытства и принципа удовольствия, ради чего она не стесняется швырять камни с крыши в прохожих. Неспособная чувствовать вину или осознавать ошибку, Белла блестяще развивается, хотя остается вопрос, полностью ли она себя очеловечивает. Ее тело остается лишь одним из инструментов укрепления своего положения в мире – она относится к нему как к своего рода картезианской машине, которая будет использоваться ею для получения удовольствия, обретения власти и финансового удовлетворения. Когда она неожиданно попадает в парижский бордель, то быстро рационализирует это решение – оно позволяет ей быстро заработать деньги и иметь время для самообразования. Белла рационально приспосабливается к своей новой работе, разрабатывая лишь инструкции, которые уменьшат ее неудобства. Пожалуй, самой откровенной сценой рационализации секса является наставление, которое Белла дает сыновьям одного из гостей во время полового акта. Кстати, сочетая сексуальный магнетизм со специфическим автоматизмом героини, Лантимос словно тянется к лучшим традициям немецкой литературы ужасов, например, «Песочного человека» Э.Т.А. Гофмана.

Белла – двойственная героиня: с одной стороны, трудно не болеть за ее освободительный путь, подчиненный стремлению к телесной реализации, несмотря на оковы викторианских нравов, – это в некотором смысле образцовая история о поисках свободы, то есть фундаментальный миф современности. С другой стороны, в ее сексуальном и философском воспитании трудно увидеть что-либо, кроме корыстного интереса, который кажется несовместимым с эмпатией и социальной чувствительностью. Поэтому острый ум сопровождается своеобразной моральной наивностью. Ее последующий интерес к социализму не выходит за рамки деклараций и романа с коллегой, а отношения с суфражисткой выльются лишь в открытые разговоры о сексе и возможности читать – это повод избегать контактов с Дунканом, который не удовлетворяет Беллу физически или интеллектуально.

Противостояние с отцом

Захватывающая идея Лантимоса состоит в том, что Беллу можно рассматривать одновременно как икону радикального освободителя, наказывающего мужчин, пытающихся установить над ней власть, и как своего рода изувеченный автомат. Последняя глава фильма кажется триумфом освобождения – Белла возвращается в Лондон, чтобы разорвать последние оковы – ей предстоит столкнуться с чистым насилием, с призраком того, что ее бывший супруг превратил ее в машину для размножения. Чтобы встретиться лицом к лицу со своим мужем из своего предыдущего воплощения, она снова легко бросает Макса – возможно, только для того, чтобы проверить свое доминирование в новой области: блестящий инструментальный интеллект и сексуальность как источник силы.

В этом контексте остается интригующим то, что, в отличие от оригинального Франкенштейна, в финале истории Белла не стремится отомстить своему «отцу» – она как бы опосредованно мстит первоисточнику своих страданий, который привел ее к самоубийству в ее предыдущем воплощении. Встреча с больным Годвином преследует и другие, более тонкие цели – Лантимос, похоже, извращенно обращается к другому мифу современности: это противостояние с авторитарным отцом как фигурой не только семейного, но и политического угнетения. Это можно отнести к одному из мотивов греческой «Новой волны» – смирению с фигурой деспотического отца, трактуемой как метафора диктатуры. Еще более глубокие смыслы мы можем найти в отношениях Беллы с ее создателем – не случайно она сокращает его имя до «Бога»; противостояние с ним становится возможностью для современного восстания против религиозных иллюзий и привлечения Творца к суду за ответственность за зло. В отношениях с Годвином происходит своего рода теодицея: в какой-то момент он объясняет, что вернуть Беллу к жизни, несмотря на огромную цену, имело большую ценность, чем оставить ее в небытии. Более того, Сэм оказывается жертвой еще более жестокого отца-ученого, история которого медленно раскрывается через само тело Годвина – шрамы на лице, лишение пищеварительных гормонов, пальцы, рост которых замедлен применением слепков (наконец-то : ученый признается, что он евнух). Это особенно интересный мотив в контексте роли Уиллема Дефо в фильме Мартина Скорсезе «Последнее искушение Христа» (1988), где он также выступал против жестокости Создателя. Несмотря на пережитые страдания, Годвин не решается осудить отца – Белла ведет себя по отношению к нему аналогично. Оказывается, культ научного разума не обязательно должен разрушать культ религиозный.

Богословский подтекст финала фильма особенно интересен на фоне «Барби» (2023), героиня которой также стремилась встретиться со своим создателем, благодаря чему должна была получить импульс к окончательному очеловечиванию. Можно ли рассматривать жест Беллы по отношению к отцу как пробуждение в ней сочувствия или способности прощать? И здесь Лантимос остается двойственным. Возможно, она наслаждается чистым чувством власти, которое приходит с перспективой неизбежно занять положение своего умирающего отца. Подобно тому, как он должен был быть ее богом, она становится богом для остальных – возможно, даже более жестоким, чем ее предшественник, потому что она смогла вживить козий мозг одному из своих преследователей; таким образом, смещаются дальнейшие этические границы инструментального разума. В финальных сценах мы видим явно торжествующую Беллу в обретенном ею раю – саду ее прихотей, где под видом комфорта утверждается ее безраздельная власть. Обслуживаемая горничной, которая ранее критиковала ее, в окружении покорного Макса и друга-социалиста, она управляет садом, из которого когда-то пыталась сбежать. Хотя актеры изменились, жестокие правила мира не изменились – Лантимос, похоже, не питает особых надежд на улучшение заново изобретенной человеческой природы. Путь Беллы, казалось, служил лишь расширению диапазона средств для утверждения своей власти, таким образом, повторяя главную ошибку и попадая в ловушку современных освободительных движений (меньшинства): обещание освобождения часто превращается в основу новой абсолютной власти, используюся только другие названия.

Рай-антиутопия

Поэтому весь путь развития Беллы отражает парадоксальную диалектику современности: поиск свободы и неизбежное падение в последующие формы порабощения. Эта же динамика прослеживается в предыдущих фильмах Лантимоса, на микромасштабе различных условий порабощения – домашней тюрьмы («Клык» 2009), королевского двора («Фаворитка» 2018) или антиутопического центра для трансформации одиноких («Лобстер» 2015). В «Бедные-несчастные» это становится метафорой нашего времени. Размаху этой метафоры служит уже сложившийся стиль режиссера – своего рода брутальный сюрреализм, хорошо отражающий тему беспощадной борьбы за власть и героев, испытывающих на себе пределы жестокости в рамках нереальных (пост)антропологических экспериментов. Секс вновь сводится к одному из инструментов доминирования (прямо как в «Фаворитке» или «Лобстере»). Мы найдем здесь и возврат к непреходящему увлечению режиссера – мотив извращенной игры, последствия которой оказываются реальными. Это уже было отмечено в загадочном дебюте «Кинетта» 2005 года: трое персонажей настолько увлекаются воссозданием сцен преступлений против женщин, что героиня, играя роль жертвы, начинает получать все более тяжелые травмы. «Клык» – это также серия гротескных игр, которые становятся метафорой последствий порабощения персонажей авторитарным отцом. Однако в «Бедные-несчастные» мы обнаруживаем обратную сторону этой истории: судьба Беллы из рассказа о порабощении превращается в мысленный эксперимент: что можно сделать со свободой? Диагноз Лантимоса не очень оптимистичен: он не положит конец извращенным играм доминирования. Освобождение сводится к стремлению к удовольствиям и использованию растущей силы для борьбы с другими и, в конечном счете, к их порабощению. Хотя персонажи Лантимоса кажутся наделенными свободой воли (а иногда, как Белла, заявляют о своем неприятии цинизма), они оказываются просто элементами игры с неизменно жестокими правилами.

Если рассматривать Беллу как некое новое воплощение героини «Клыка» – т.е. ответ на вопрос, что бы с ней случилось, если бы она освободилась из своего психотического дома, – то получается, что ее судьба заключалась бы в том, чтобы следуя принципу удовольствия и неоспоримой силе научного разума, претендовать на божественное положение. Это своего рода вновь обретенный рай-антиутопия – главная ловушка современности, в которой свобода по прежнему остаётся несбыточной мечтой, а по сути является тем, чем и была с начала времён – лишь иллюзией, нравится нам это или нет.